Рассказ (часть 4)

В аэропорту меня встретил старший брат Антон — трудоголик, каких свет не видывал. Меня Бог миловал в этом плане, наградив всеми противоречащими трудоголизму пороками, за что я на него ни в коей мере не серчаю. Да и имею ли я, собственно, на это право? Удобно разместившись на сиденье автомобиля, я повернулся к Антону:

— Ну что, братан, рассказывай, как вы тут поживаете? Как мать? Как дед?

— Да что рассказывать? Все у нас не хуже вашего. Родители, слава Богу, не болеют. Дед репертуар не поменял и, похоже, что никогда уже его не сменит, — улыбаясь произнес Антон.

Здесь необходимо пояснить, что мы с братом никогда не знали, что такое настоящий родной дед. К сожалению, обоих наших дедов забрала Великая Отечественная. Один не вернулся с фронта. Другой умер уже после войны из-за ранения, полученного на фронте. А когда дети начали называть отца дедом, то и мы с братом и мама, все тоже стали звать его дедом. Впрочем, во многих семьях так обычно и случается. По поводу репертуара же — отец наш классический образец советского инженера — строителя коммунизма с невероятно музыкальной душой. Детство и юность его прошли в глухой сибирской деревне. И, как положено, конечно же, первым парнем на деревне был баянист. Правда, парнем тем был убеленный сединой одноногий фронтовик, но это не мешало ему быть самым в деревне востребованным человеком. А как же, какой праздник-то без баяна? Понятно, что мечта отца была уметь так же, как дядя Дёма (так звали баяниста), играть на баяне. Только ни инструмента, ни возможности учиться в находящейся в райцентре музыкальной школе не было. Так папа и промечтал все свое детство и юность. А претворить свою мечту в жизнь он смог лишь, когда попал служить на Балтийский флот. Не знаю, как он умудрился, но за время службы, а служил он четыре года, отец сумел окончить музыкальную школу по классу баяна. Понятно, что всю последующую жизнь баян был всегда рядом с ним. И хоть по настоянию своего старшего брата он не пошел учиться в музыкальное училище, а стал инженером, но тогда, в те далекие 60-е годы прошлого века была ведь художественная самодеятельность, всякие районные, областные конкурсы и смотры, и папа реализовывал себя в них. Он же кроме того еще великолепно пел. Собственно, они с мамой и познакомились на одном из таких конкурсов, где мама пела в вокальной группе. Конечно же, домашние посиделки у родителей никогда не проходили без песни. В основном это были песни о море (четыре года Морфлота не прошли бесследно) и народные русские, украинские песни.

— А ты помнишь, как он выдал на мамином юбилее? — спрашиваю брата, освежая в памяти этот эпизод.

— Еще бы, разве такое можно забыть? — улыбнулся Антон.

Мамин юбилей мы праздновали в кафе. Собрались родственники, друзья, коллеги по работе. Юбилей есть юбилей — музыка, песни, веселье. И вот в разгар празднования отец с баяном подошел к микрофону:

— «Эти глаза напротив»! — торжественно объявил папа и, сыграв довольно интересное вступление, запел. А что значит папа запел? Это значит все. Он по определению не может плохо петь. Он не просто поет, он проживает песню, всегда с душою, с особенным своим горьким надрывом. Мать всегда ругалась, когда в тяжелые времена отец подрабатывал на свадьбах и прочих мероприятиях баянистом и приходил домой зачастую с осипшим голосом: «Сережа, разве тебя звали туда петь? Твое дело было играть на баяне».

Эти глаза напротив — калейдоскоп огней.
Эти глаза напротив — ярче и все теплей.
Эти глаза напротив чайного цвета.
Эти глаза напротив — что это, что это?

Все, привыкшие уж к папиной самодеятельности, добродушно заулыбались, но, по мере того, как он, поначалу ласково, нежно, а потом уж и со всем своим горьким надрывом продолжал петь, глядя на маму влюбленными глазами и всем своим видом показывая, что каждое слово, каждая нотка обращены к ней — к улыбкам гостей добавился оттенок нежного, трогательного восхищения.

Пусть я впадаю, пусть
В сентиментальность и грусть.
Воли моей супротив — эти глаза напротив.
Вот и свела судьба, вот и свела судьба,
Вот и свела судьба нас.
Только не подведи, только не подведи,
Только не отведи глаз.

Закончил отец песню любимого мамой Валерия Ободзинского и на глазах его появились слезы. Гости на какое-то время замерли, посмотрев на маму. Она плакала. И тут случилось что-то невообразимое. Вдруг все, как по команде, принялись кто платком, кто рукавом, а кто просто ладонью вытирать с глаз своих слезы. Но это были не слезы печали или боли. Это были слезы, появляющиеся в те самые минуты, когда сознание разума отступает и вами правит душа, а душа в этот момент настолько тронута происходящим, что ей от участливой радости хочется плакать. Затем гости стали радостно аплодировать, хвалить отца, поздравлять маму. А я нечаянно обратил внимание на то, как девушка-официант, прижавшись к колонне и улыбаясь, тихонько плачет. Казалось бы, ей, абсолютно незнакомому, чужому человеку, отчего плакать-то? Видимо, не сумела просто пройти мимо. Ах, если бы мы все не умели просто проходить мимо.

— Ты мне привез что-нибудь свеженькое из Кузьмина? — поинтересовался Антон.

— Нет, брат, к сожалению, ничего нового не вышло. Те четыре альбома, так называемую «Квадрологию», он давно уж записал, но ничего еще в свет не выпустил, — отвечаю я.

А ведь это именно Антон, студентом приехав на побывку к родителям с увлечением, в красках, а местами и в лицах, поведал мне о посещении им концерта группы с впервые мною услышанным названием «Динамик». И я, тогда еще ребенок, с открытым ртом слушавший о виртуозной игре ее солиста на электрогитаре и на еще огромном множестве других музыкальных инструментов, о его необычной манере пения, о яркой постановке концертной программы, в довершение был награжден кассетой с концертной записью этой самой группы, которую потом сутками крутил на магнитофоне. А позже брат, одолжив у соседа гитару, показал мне первые аккорды и так меня это дело увлекло, что через неделю мама купила мне гитару. Для Антона она (гитара) была лишь мимолетным увлечением, он быстрее всего и аккорды уж не вспомнит, а я вот до сих пор, за что спасибо огромное брату, с ней дружу.

******

— А чего Антон не захотел отдохнуть с нами? — спросил Ёрик, помогая мне запрыгнуть в лодку.

— Ты что? Антон и отдых — это что-то из разряда фантастики. Уже все собрались, как я понимаю? — спросил я, располагаясь на носу суденышка.

— Да. Ты же у нас больше всех занятой, понимаешь ли. Стас вон еще в пятницу приехал, — по-доброму ворча, ответил Ёрик, завел мотор и повел лодку по водной глади. И сразу в лицо пахнуло тем особым духом свободы, который уносит далеко-далеко в небытие все заботы и проблемы, ту назойливую повседневную суету, тот вечный жизненный гон, вырваться из которых, казалось, можно было бы только лишь вместе с самой смертью. Оказывается, этот знакомый еще с детских лет запах чистой, живой, настоящей природы никуда не исчезал. Вот он. Вдыхай его, наслаждайся. Это ты просто загнал себя в свою городскую клетку и не хочешь из нее выбираться, как будто боишься ее потерять. Лодка, попетляв немного по плавням, вырвалась на простор лимана и направилась к находящемуся посреди него островку, где выйдя на берег, я сразу же попал в горячие объятия друзей, в коих, хоть и был изрядно потрепан, но получил небывалое наслаждение.

— Ну ладно, ладно вам. Вы еще порыдайте, как барышни. Пойдем, Серег, я тебе все покажу, пока к Бургундскому не приступали, а то потом, сам знаешь, будет не до этого, — потянул меня за рюкзак Ёрик. Следуя за ним, я восхищенно наблюдал за приятелем. Высокий, ловкий, юркий, не даром всю жизнь играет в нападении, шагая широкими шагами, он так мне напоминал того Ёрика-пацана, с которым мы еще в прошлом веке голодными студентами делили на двоих банку кабачковой икры и батон хлеба. Как будто и не было этих двадцати с лишним лет. И только взгляд его выгоревших рассудительных глаз выдавал в нем давно уже не мальчика, а весьма уверенного в себе, знающего жизнь не понаслышке мужа. Островок был совсем небольшим, приблизительно метров сто пятьдесят в длину и около семидесяти в ширину. На нем были размещены сделанные из древесного сруба три жилых домика, дом-ресторан (как назвал его Ёрик), баня с мостиком, уходящим в воду, и чуть в сторонке была еще маленькая сторожка. Все строения были снабжены электричеством, вырабатываемым дизельным генератором, и оборудованы всем необходимым для проживания.

— И кто же такую красоту соорудил? — поинтересовался я.

— Как кто? Жулики, конечно. Это же у нас, считай, служебная база. Мы сюда круглый год возим областные комиссии. В милиции же по-другому не бывает — проверки за проверками, да плюс бесчисленные отчеты, только и успеваешь, что встречать, да отчитываться, а жуликов ловить времени и не остается. Ну, пойдем к костру, Мишка, наверное, уже уху сварил.

Если Мишка варит уху, значит это будет самая вкусная уха на свете. И вообще, если он что-то делает, то делает это весьма основательно. Он не может сделать как-нибудь, лучше уж вообще никак не делать, нежели как-нибудь. И такой подход у него по жизни во всем. Что порою нас в юности весьма раздражало. Если за тобой заходят друзья, чтобы идти гулять — ты что делаешь? Бросаешь все дела, оперативно одеваешься и вот вы уже все вместе побрели по улице. У него же на сборы уходило от получаса до полутора, потому что надо было обязательно (пока тебя ждут твои друзья) почистить зубы, принять душ, высушить голову, поколдовать над своей прической, идеально погладить ранее выглаженную одежду, поговорить по телефону минут десять с отцом (отец его жил отдельно), одеться, повертеться у зеркала, поправить сбившуюся прическу и, наконец, сказать, что он готов. В конце концов так получилось, что Мишкина квартира стала стартовой площадкой для всех наших похождений. Тогда же сотовых телефонов не было, а место встречи всегда было известно — у Мишки. Нам было совсем не удивительно, когда он, бросив работу в налоговой инспекции, открыл свою парикмахерскую. Причем единственным мастером в этой парикмахерской был он сам. Сделаю маленькое пояснение. Когда ты дорастаешь до того возраста, в котором мама с папой не имеют уже никакого отношения к формированию прически на твоей голове, ты понимаешь, какую стрижку хотел бы иметь и прилагаешь все, чтобы она на твоей голове появилась. Но все тщетно. В твоем населенном пункте, хоть и районном центре, всего две парикмахерские и сколько бы ты не просил мастеров в них, они все равно все сделают по-своему, как их научили в «совковом» училище. Видя такое безобразие, Мишка, не умеющий делать что-либо плохо, тренируясь на наших головах, самостоятельно, без каких-либо школ, книг, курсов освоил ремесло парикмахера. Причем делал настолько искусные стрижки, что мы на годы забыли дорогу в парикмахерскую. Теперь же у него большой, самый престижный в районе салон красоты, в котором работает уже много мастеров. И весь районный бомонд считает за честь иметь на голове творение именно Мишкиных рук. Понятно, что он открывал парикмахерскую, прежде всего, из побуждений делать то, что он хотел делать, и делать это основательно. Но мы с ребятами подозреваем, что была еще и другая побуждающая причина — его неудержимая тяга к женскому полу. А поскольку он делает как мужские, так и женские прически, то его душа ловеласа получила огромное поле для деятельности, причем параллельно с основной работой.

******

Уже темнело, когда Мишкино рыбное произведение оказалось готовым, и мы, расположившись за круглым столом в «доме-ресторане», приступили к трапезе. Уплетая невероятно вкусную ушицу, я смотрел на ребят и понимал, как все-таки по-разному время оставило свой след на каждом из нас. Вся наша пятерка пионеров когда-то состояла из веселых, спортивных, стройных ребят с общим кругом интересов, поэтому мы казались очень похожими друг на друга внешне, и внутреннее сходство было весьма немалым. Теперь же за столом собрались пять абсолютно разных не похожих ни внешне ни внутренне мужчин. Феликс практически полностью лысый, значительно раздобрел, имел приличное пивное брюшко, как у настоящего бюргера, на полном круглом лице его сияла добродушная улыбка довольного собою и жизнью человека. И лишь глаза выдавали в нем того юного Феликса, с которым мы по громоотводу забирались на пятый этаж общежития, чтобы «попить чайку» в милом женском обществе. Стас — внешне точная копия самого себя тех лет, только возмужавшая, поседевшая, приобретшая уверенность в себе и ощущающая свою значимость. Причем эта значимость не для окружающих. Нет, его не волнует особо мнение окружающих. А вот как он выглядит в собственных глазах — это другой вопрос. Мишка, пожалуй, меньше всех поддался воздействию времени. С длинными черными волосами практически без седины. Я даже поначалу подумал о чудесном подборе краски для волос, но когда узрел все же несколько седых волос на его голове, поругал себя за несправедливый наговор. Очаровательная улыбка, стройное мускулистое тело, ухоженные руки, ухоженное лицо — так, наверное, и должен выглядеть нестареющий Казанова. Да и Ёрик, держа себя в отличной физической форме, не спешил стареть, но годы все же наложили свой отпечаток на его лице. И, тем не менее, как бы жизнь не изменила нас, ощущалась та дружески-доверительная атмосфера, которая всегда присутствовала внутри нашей «пионерской» компании. В непринужденной беседе среди прочих зашел разговор и о загадочном звонке, в том числе способствовавшем нашему всеобщему сбору. Я рассказал об истории с первым звонком, о своем походе в клуб, с более детальным описанием по Мишкиной просьбе разговора с Василисой, даже не столько разговора, сколько самой Василисы, и в заключении поведал про сегодняшний утренний звонок. Подтвердилось, как я и предполагал изначально, что Мишка никак не был связан со всем этим, что и вовсе не было удивительным. Разморенные вкусной пищей и уж малость подогретые выпитым все принялись бурно высказывать и «обсасывать» всевозможные версии, но так ни к чему вразумительному, что могло бы пролить свет на причину и смысл этих звонков, и не смогли в итоге придти. В завершение обсуждения Ёрик упрямо повторил свою мысль о женском следе, который и надо искать, и вышел из комнаты. Через некоторое время он вернулся, держа в руках гитару.

— Вот старшему своему покупал, а он помучил ее может быть с месяц, да и забросил. Спой, Серега, Кузьмина, а то я твое пение теперь только по «видику» и смотрю. Помнишь, ты у меня на свадьбе «Маму» пел? — зачем-то подмигнув мне, произнес Ёрик.

— Да, тогда Оксанка твоя меня лихо раскрутила, — сказал я, вспоминая, как на Ёрика свадьбе родственники какие-то музыкальные попались и в разгар застолья сначала дядя какой то, подойдя к музыкантам, спел под их аккомпанемент песенку, затем эстафету переняла какая-то тетя, потом еще народ разный пел. А Оксанка, Ёрика жена, пристала ко мне, мол, спой, хочу, чтобы на память твое пение осталось, так как на свадьбе велась видеосъемка. Не в силах отказать невесте, я подхожу к музыкантам, коих было трое — гитарист, клавишник и барабанщик, прошу у гитариста электрогитару, чтобы песню исполнить. Понятно, что в их свадебном репертуаре «Мамы» не могло было быть и в помине, соответственно пришлось петь просто под гитару. Начал петь, играя перебором, и тут в том месте, где и следует, вступает барабан, а затем и клавишные подключаются. Сначала я обрадовался — сразу песня приукрасилась, зажила, а потом испугался — ребята-то песню знают, а я электрогитару впервые держу в руках, всю жизнь играл на акустической, а впереди между куплетами гитарное соло должно было быть. Испугаться-то я испугался, да хорошо не растерялся, пока пел передал гитару музыканту, так что конец припева уже он играл. И так все ловко у нас получилось, да плюс они еще, где надо, подпели. В общем, всем понравилось, а больше всего мне самому.

— Держи, только она, конечно же, не настроена, — протягивая мне инструмент, произнес Ёрик.

— Интересно мне сегодня перед отъездом Машка сказала, — взяв гитару в руки, вспомнил я, — «Сергей Сергеевич, — говорит, — А какое имя у Вашей гитары?». «Она у меня, — говорю, — безымянная». «Так не должно быть, Сергей Сергеевич. Ведь когда гитара поет, она все равно, что живая. Как будто она имеет душу. А назовите ее Машей». Вот чудная девчонка. Надо же выдумала — гитару Машей назвать.

— Да, веселая, Серег, твоя Машка. Жаль, у нас на работе таких нет, — улыбаясь сказал Стас. Ему-то доводилось разок-другой Машку видеть.

Я настроил инструмент, спел несколько песен. Вернее не спел, а спели — в тех местах, в которых они помнили слова, ребята подпевали. И все это наше пение тех самых «Кузьминовских» песен, которые мы впервые вместе пели еще двадцать пять лет назад, так приблизило те времена, будто этих двадцати пяти лет разрыва и не было вовсе.

******

После одной из песен Мишка с задумчивым выражением лица неожиданно спросил:

— Серега, а ты можешь напомнить слова той песни, фразу из которой тебе просили передать в сегодняшнем звонке?

— Сейчас попробую воспроизвести, — сказал я и прочитал как стихотворение слова из песни, —

Нет, счастье не приходит даром —
За всё приходится платить.
И только верная гитара
Не позволяет мне грустить.
Я в мире звуков вечный странник,
Пусти погреться у огня!
Я роком избранный посланник,
И он преследует меня.
Моя гитара —
Мой верный друг, мой талисман.
Моя гитара —
Моя надежда и святой обман.
Мы вверх восходим по ступеням,
А вниз, как камешки летим.
И потому не всем успеть нам
Допеть всё то, что захотим.
Но верю я, что день настанет.
И мне, конечно, повезёт.
И если вдруг меня не станет,
Моя гитара допоёт.
Моя гитара —
Мой верный друг, мой талисман.
Моя гитара —
Моя надежда и святой обман.

— Ну вот и вся разгадка, — вдруг радостно заявил Мишка, — теперь подставь вместо слова «гитара» слово «Маша», ведь так она просила называть гитару?

— Ну и что это означает, не могу понять? — отчего-то смущенно спросил Феликс.

— А означает это, что сколько бы мы не ломали голову над вопросом кто скрывается за звонившим пионером — все бесполезно. Потому что этих звонков не было вовсе. Машка их просто выдумала, — развивал дальше свою теорию Мишка.

— А зачем ей все это нужно было? — все не понимал упрямый Феликс.

— Вот что значит немчура. Ну никакой романтики в голове. Да просто влюбилась девчонка в своего начальника, а он, старый хрыч, этого не замечает. Он видит в ней хорошего сотрудника, да и только. И эта его производственная близорукость не позволяет ему рассмотреть в ней женщину. Вот она и стала подавать ему сигналы, причем правильно рассчитала, что этого вот непробиваемого тюфяка, — тут Мишка по-доброму толкнул меня в плечо, — можно расшевелить лишь вопросами, связанными с его пожизненным увлечением Кузьминым и с «пионерским прошлым».

— Будем считать твою версию наиболее правдоподобной и, хоть она явно подтверждает мое предположение о наличии женского следа, тем не менее, остается непонятным, откуда Машка могла знать про пионеров? Уверен, что Серега ей об этом ничего не рассказывал. Дождешься от него, — подключился к обсуждению Ёрик.

— А здесь как раз все очень просто, — вступил в разговор Стас, — даже не понимаю, почему я раньше не догадался? Как-то раз я попал к Сереге на корпоративное мероприятие. И в какой-то момент мы оказались с его Машкой вдвоем, а она же у него очень любознательная — не постеснялась попытать меня о своем начальнике. Я же, чтобы поддержать разговор с весьма интересной молоденькой женщиной, взял да и рассказал ей о нашем «пионерском движении». А что тут, собственно, такого-то? Я не вижу здесь ничего предосудительного, — начал было отмазываться Стас, но его перебил Феликс:

— Вот что и требовалось доказать, — произнес он, — теперь все стало на свои места. Значит, получается, что мы здесь сейчас все собрались благодаря этой чудной Маше. Считаю, что она заслуживает того, чтобы мы отметили ее тостом. Как думаешь, Серега? — обратился он ко мне.

А я, будто и не слыша его слов, сидел молча в тумане собственных размышлений. И было над чем поразмыслить. Как только Мишка поменял в тексте песни «гитару» на «Машу», мне уже доказательств никаких не требовалось. Передо мной сразу всплыли из памяти глаза, с которыми я столкнулся тогда в клубе «Б-2». Это были ее глаза. Только взгляд тот был совсем не таким, каким я знал его на работе. Он был необычайно теплым, нежным и притягивающим. Теперь я понимал, почему тогда я стал искать эти глаза. Мне хотелось окунуться в них снова. Вспомнился и тот проблеск отчаяния, который я заметил в ее глазах, когда она взглянула на меня, стоя на стуле с портретом Ф. М. Достоевского в руках. Это отчаяние было из-за моей слепоты. Да, я был слеп. Ведь она такая умная, добрая и невероятно красивая моя Машенька.

Я взял гитару и запел:

Ты знаешь, чего я хочу.
Ты знаешь, что ты можешь дать.
Мне холодно
Под солнцем горячим.
Я больше к тебе не лечу,
Мне некого больше искать.
Забудь меня
Все не будет иначе.
Мне нечего больше ждать.
Мне нечего больше ждать.

Мария, сладкая Мария,
Я так тоскую по тебе.
Глаза такие голубые,
Как даль небес,
Как даль небес.
Мария, сладкая Мария,
Я прячу слезы на глазах,
Мне снятся кудри золотые.
Мы встретимся на небесах,
Мы встретимся на небесах.

Я в сердце останусь твоем.
Я хотел быть с тобой, а не в нем
Ни истины
Нет и ни тайны.
Я слишком упал глубоко,
Нет сил разобраться ни в чем.
Помни сильным меня
И не помни печальным.
Мне нечего больше ждать,
Мне нечего больше ждать.

Мария, сладкая Мария,
Я так тоскую по тебе.
Глаза такие голубые,
Как даль небес,
Как даль небес.
Мария, сладкая Мария,
Я прячу слезы на глазах,
Мне снятся кудри золотые.
Мы встретимся на небесах,
Мы встретимся на небесах.

— Готов спорить, — сказал Мишка, когда я закончил петь, — что у твоей Маши русые волосы и голубые глаза.

— Так и есть, — подтвердил я.

— Я знал, что Кузьмин гений, но что он еще окажется и провидцем, — продолжил весело Мишка, — ведь твою Машку для тебя давным-давно придумал Володя Кузьмин. А ты, старый слепой баран, ходишь мимо своего счастья и ничего не видишь дальше собственного носа. Только у него конец в песне грустный. А мы ведь знаем, что Кузя все-таки гений добрый, а не злой, поэтому у тебя с твоей Марией будет свой хэппи энд.

*****

— Вот стою я, мужики, смотрю на вас и вы мне четверкой бравых мушкетеров представляетесь, — рассуждал вслух я, стоя чуть поодаль от ребят дружно сбившихся в кучку, — Феликс — это у нас однозначно Портос, тут и говорить нечего — вся стать при нем. На роль Арамиса, думается, никто больше не посмеет претендовать, кроме любвеобильного Мишки. Стас — конечно же, рассудительный Атос. Ну и Ёрик — жизнелюбивый Д'Артаньян.

— А ты, Серега, как минимум-Де Тревиль, — сказал улыбаясь Ёрик.

— Как-то слабовато для него. Думаю, что он себя не меньше, чем кардиналом Ришелье видит, — пытаясь придать лицу серьезное выражение, опроверг его Мишка.

— Или королем Франции на худой конец, — поддержал Феликс, положив при этом руку Мишке на плечо и внимательно рассматривая мою физиономию, — малость, правда, фэйсом не вышел, но это не беда.

— Это все совсем не то. Как-то слишком уж мелко, господа, — голосом Атоса произнес Стас и с хитро-задорным выражением лица продолжил, — Сергей Сергеевич наш и есть тот самый Дюма.

— Дюма-отец или Дюма-сын? Уточните, пожалуйста, милый Атос, — поддержал игру Феликс-Портос.

— Давайте по порядку, — продолжал Стас-Атос, — Дюма-сына зовут Александром Александровичем, Дюма-отца — Александром Сергеевичем.

— Соответственно, Сергей Сергеевич есть ни кто иной, как Дюма-брат, — продолжил цепочку рассуждений Мишка-Арамис.

— История умалчивает о существовании Дюма-брата, — рассуждал далее всезнающий Атос, — так что наш уважаемый Сергей Сергеевич — это всем известный Дюма-дед.

И мы все залились веселым беззаботным смехом, как в те далекие наши «пионерские» дни.

— Сереж, а спой-ка нам что-нибудь из своего, — вдоволь насмеявшись, попросил Мишка.

— Только не надо ломаться, как ты любишь это делать, — поддержал его Ёрик.

— С вами разве поломаешься? — покорным тоном произнес я, взял гитару и запел, мысленно представляя перед собой светлый образ моей Машеньки:

Нарисуй мне солнце С улыбкой на лице, Дождик за оконцем, Ветер на крыльце. Нарисуй мне пламя, Что горит во мне. Нарисуй сознанье Жизни не во сне. Нарисуй красиво — Праздник сотвори. И легко, игриво Все потом порви.

Подари мне голос Пенистой волны, Безмятежный колос В пламени луны. Отраженье света Васильковых глаз В памяти рассвета Подари сейчас.
Подари с тоскою, С нежностью зари, Легкою рукою Ты слезу сотри.

Покажи хрустальный Перезвон росы И в реке печальный Месяц у косы, Купол златоглавый, Сломленный водой, Окрик запоздалый: «Обернись, постой!» Покажи с надеждой, С трепетом в груди. Будет все, как прежде Только погоди!

Автор Игорь Куменко